Вы заботливо крошите свежий, хрустящий лист капусты в клетку к своему пушистому комочку. Он с энтузиазмом набивает им защечные мешки, а вы чувствуете себя прекрасным хозяином, обогащающим рацион витаминами. А на следующий день застаете питомца вялым, с раздутым, как шарик, животиком. Знакомая история? Она случается сплошь и рядом.

Вы только что пережили пару часов в металлической трубе на высоте десяти километров. Шасси касаются бетона с мягким ворчанием, и в салоне раздаются первые робкие, а затем и уверенные хлопки. Вы либо с облегчением присоединяетесь, либо скептически хмыкаете, думая про себя: «Ну вот, опять». Аплодисменты после посадки — один из самых поляризующих ритуалов в современном воздушном транспорте. Кто-то видит в них искреннюю благодарность, кто-то — дурной тон и проявление невежества. Давайте разберемся, откуда взялась эта привычка, что о ней думают те, кто сидит за штурвалом, и почему она вызывает столько споров.

Знакомая ситуация? Вы тщательно следите за питанием, вечером съели легкий салат с курицей, сахар перед сном был идеальным — 5.8 ммоль/л. А утром, едва открыв глаза, вы видите на экране глюкометра 7.2 или даже 8.0. Первая мысль: «Что я сделал не так? Я же ничего не ел!». Паника, разочарование, ощущение, что все усилия напрасны.

Он встречает вас с работы, запрыгивает на колени, и вот его маленький розовый язык уже вовсю работает, полируя ваши руки, лицо, диван, пол и даже собственные лапы. Сначала это кажется милым проявлением любви. Потом – немного навязчивым. А когда вы ловите себя на мысли, что прячете лицо в подушку, лишь бы избежать утреннего «умывания», становится понятно: что-то здесь не так.

Если вы родом из страны, которая когда-то называлась СССР, то эти два имени — Чук и Гек — отзываются в душе чем-то очень тёплым. Запахом ёлки, блеском мишуры, ожиданием новогоднего чуда из старого, доброго фильма. Или воспоминанием о тоненькой книжке с картинками, которую читали в начальной школе. Но рано или поздно любой вменяемый взрослый, даже поддавшись ностальгии, задаётся простым вопросом: а что, собственно, это за имена такие? Кого вообще так называют?

Вроде бы, всё очевидно: мы храним в нём платье, вот и шкаф платяной. Но стоит копнуть чуть глубже, и открывается целая история. История не только слова, но и самого предмета — от грубого ларя до изящного элемента интерьера. Это же не просто коробка с дверцами, это отражение нашей культуры быта, эволюции моды и даже социального статуса.

Вот загадка: есть выражение, которое каждый русский человек понимает с полуслова. Оно прочно вошло в язык, стало нарицательным и даже с оттенком лёгкой зависти или осуждения. Но в стране, имя которой оно носит, его абсолютно не знают. Речь, конечно, о «шведской семье». Мы все примерно представляем, что это значит: трое (или больше) взрослых людей, состоящих в романтических и, как правило, сексуальных отношениях и ведущих совместное хозяйство. Но почему шведская? И как получилось, что целая нация в массовом сознании стала символом группового брака?

Бывало у вас такое: с утра, среди дня или даже ночью в голове всплывает одна и та же навязчивая мысль? Не о работе или невыполненных делах, а о стакане. Холодного, чуть терпкого, с легкой кислинкой и солоноватым послевкусием. О томатном соке. Сначала это мимолетное «хм, неплохо бы», но если желание игнорировать, оно крепчает, превращаясь в почти физическую потребность. Вы открываете холодильник в надежде обнаружить заветную пачку или начинаете планировать поход в магазин исключительно ради неё.

Вы сидите на совещании, в гостях или просто за ужином, и вдруг замечаете, что ваша нога (или нога соседа) отбивает нетерпеливую дробь по полу. Ритмично, настойчиво, почти машинально. Знакомо? Этот феномен настолько распространен, что стал частью офисного и бытового фольклора. "Опять ногой трясешь, вся стол трясется!" – слышим мы. Но что на самом деле стоит за этим движением? Простая нервозность, скука или что-то более глубокое?

Есть в этом что-то ироничное и глубоко наше, русское. Самый народный торт, который пекли в каждой советской семье на праздник, носит имя того, кого мы с гордостью разгромили. Слоёный, пропитанный до невозможности нежным заварным кремом, щедро усыпанный крошкой. Он стоит в одном ряду с «Киевским» и «Праге» как символ целой эпохи домашнего кондитерского искусства. Но откуда у него такое звучное, имперское имя? И какое отношение французский император имеет к этому сладкому чуду?